Анаклитический контрперенос при разрешении сопротивлений

Эта статья проясняет понятие анаклитического контрпереноса и представляет три виньетки конкретных случаев, для того чтобы поддержать ту точку зрения, что анаклитический контрперенос является важным дополнением к арсеналу, доступному аналитику для разрешения сопротивлений и для способствования дальнейшему прогрессу некоторых пациентов, которые фиксировались в сопротивлениях status-quo.  

Понятие анаклитического контрпереноса, предложенное Спотницем (1995) и проясненное Лигнер (1992) в ее работе на эту тему, пока еще не понято полностью и не подтверждено клинической работой психоаналитика. Как понятие новое оно нуждается в том, чтобы отличить его он анаклитической депрессии описанной Фрейдом (1915), с которой мы все знакомы и о которой существуют сотни ссылок. В противоположность этому поиск по литературе, включая то, что написано после 1980 года, не дает ни одной ссылки на анаклитический перенос, помимо работы данного автора и еще четырех, которые появились в журналеModern psychoanalysisпосле 1990 года. Мидоу (1985) говорит об анаклитическом конфликте, который, согласно ее понятиям, “может быть разрешен только в том случае, если удастся создать мотивации жить, никогда не испытанные прежде” (стр.161). Хотя это не анаклитический контрперенос, мы слышим отголосок идеи анаклитического взаимодействия. Эта работа предоставляет новый материал случаев, подтверждающий идею существования и аналитической ценности анаклитического контрпереноса.
Необходимо еще раз пояснить это понятие. Анаклитический контрперенос относится к такому периоду времени в процессе лечения, когда у аналитика вырабатываются новые чувства по отношению к пациенту, которые не связаны ни с каким конкретным переносом самого пациента и не индуцированы жизненной истории пациента. Эти чувства возникают как продукт взаимоотношений. “Будучи проанализированы и подтверждены пациентом, эти чувства оказываются теми самыми чувствами, которых пациент был лишен на протяжении своих зависимых лет, но которые были ему нужны для созревания” (Лигнер 1991, стр.6).
Понятие и систематическая утилизация контрпереносов при работе с нарциссическими расстройствами, пионером которой в пятидесятые и шестидесятые годы являлся Спотниц, было вновь открыто и теперь стало частью установленных общих психоаналитических понятий. Габбард (1995) вInternational journal of psychoanalysisпишет, что “хотя по прежнему существует много различий между разными теоретическими школами психоаналитической мысли, образовалось некоторое поле схождения относительно полезности контрпереноса при понимании пациента”(стр.482). Как заметил Шеффер (1992), “Мы можем поставить анализ контрпереноса в ряд с анализом переноса и защитных действий в качестве одного из трех акцентируемых моментов, которые определяют терапию как психоаналитическую” (стр.230). Следующее утверждение Шеффера (1995) в статье, которая пытается исправить негативные последствия неправильного чтения работы Хайнца Хартмана и дать оценку его роли и его вклада в историю психоаналитической мысли, может быть когда-нибудь в будущем применима к вкладу школы современного психоанализа в лечение различных видов шизофрении и доэдипальных расстройств. “Невозможно более утверждать, что существует только одна монолитная теория Фрейда, и что таковая теория должна существовать. Не существует единой теории, которая бы главенствовала и указывала бы исключительно, что является психоанализом или даже как должно использоваться название психоанализ” (стр.233). Это утверждение Шеффера резко контрастирует с точкой зрения, которой он придерживался, когда мы оба выступали на симпозиуме 1994 года по терапии, проводившемся под эгидой кафедры психиатрии Темпльского университета, когда он поставил вопрос о том, что моя работа не является психоаналитической, потому что я не отвечала его тогда строгому определению того, что есть психоаналитическое лечение.
Относительно анаклитического контрпереноса можно поставить вопрос, что успешное разрешение контр-трансферных сопротивлений аналитика, как субъективных, так и объективных, это именно то, что приводит к новым чувствам, и следовательно это не зависит ни от какого конкретного переноса. Это создает некоторую путаницу, поскольку общепринятое определение контрпереноса как отклика на перенос пациента предполагает индуцирование чувств из прошлого.
Поскольку аналитические отношения рассматриваются как трансферные во всей своей целостности, представляется, что для логической связности необходимо рассматривать анаклитический контрперенос также в качестве ответа на них, хотя и не в результате индуцированных чувств. Он может возникнуть в виде готовности аналитика бессознательно пережить конкретную потребность пациента, на которую не было отвечено, а не как парадигматическую, технически и интеллектуально заранее детерминированную реакцию. Возможно, мы можем расширить этот термин, чтобы включить то, что Марголис (1978) называет кормящей реакцией, которая остается непробужденной у аналитика, пока как пациент, так и аналитик не будут готовы извлечь из нее пользу. Что именно вызывает таковую готовность, это вопрос, требующий много дополнительных исследований.
Недавняя статья Спотница (1995), в которой он документирует то, до какой степени анаклитический контрперенос продуцирует свои собственные уникальные сопротивления прогрессу в лечении, еще более осложняет эту проблему в результате его соображений по поводу реального и нереального. На первом месте среди этих сопротивлений, находится сознательное или бессознательное нежелание принять реальную и нереальную природу отношений которые существуют в диаде. Это будет более подробно обсуждаться после представления трех виньеток из конкретных случаев в поддержку той точки зрения, что анаклитический контрперенос является важным дополнением к арсеналу, который требуется аналитику для разрешения сопротивлений и для того чтобы способствовать прогрессу не которых пациентов, которые остаются фиксированными в сопротивлении status quo.

Виньетка № 1: Джекоб
Присутствие Джекоба переживалось мною как присутствие живого “мертвеца”. В отсутствии какого бы то ни было аффекта, мы провели годы в отупляющей матрице нашей нарциссической трансферной-контр-трансферной безжизненности. Пациент вполне сотрудничал, говорил прогрессивно, с ответственностью относился к деньгам и времени. Контакты в основном были связаны с конкретными вопросами по поводу отпусков, необходимых изменений в расписании или советов относительно его детей. Ни один из нас не ощущал стресса, и нам было комфортно в присутствии друг друга. Он описывал свою внешнюю жизнь как удовлетворительную, если не считать часто возникавших тяжелых психосоматических симптомов, которые и привели его на лечение. Он считал себя профессионально успешным, любил свою жену и детей и был доволен и удовлетворен сексуальными отношениями. Без всякого аффекта он жаловался только, что он слишком много работает, и несколько сардонически говорил что “Arbeit macx frei” (труд делает свободным, лозунг над входными воротами Аушвица). Некоторое смутное ощущение внутри меня выросло по интенсивности в результате моей твердой готовности “вернуть его к жизни”. Постепенно его замороженный экстерьер начал таять по мере того, как это новое чувство привело к большей аффективной словесной активности с моей стороны. Зная его историю, я также предложила ему интерпретацию, что ему не разрешалось иметь никаких эмоций, но что я хочу о них слышать и знать. Он в первый раз заплакал. В результате мне была рассказана как новая информация, так и старая история с некоторыми начаткамии прежде подавлявшихся эмоций. Может быть, это неудивительно, что он и его родители пережили Холокост. Как воздействовали эти переживания на его развивающуюся эмоциональную жизнь и гуморальную систему благодаря отсутствию физического и психологического питания и медицинских услуг во время Холокоста, когда он был зародышем и в первые несколько лет жизни, остается неведомым. Трудно также определить, какие факторы наследственности, физического здоровья и среды могли оказать негативное влияние на его дородовое и доэдипальное развитие. В особенности его внутриутробная жизнь внутри недоедающей и постоянно испытывающей страх за свою жизнь матери, перебирающейся из одного убежища в другое, вполне могла иметь мертвящее воздействие на дородовое развитие его психического аппарата.
С появлением у меня этого нового чувства анаклитического контрпереноса мощная потребность узнать его эмоционально привела к информации прежде не предъявлявшейся, которая объяснила помехи росту его эмоциональной жизни. Поскольку его родители страдали так много, он вырос с чувством, что нет ничего что ему позволено, или что он сам смеет сказать своим родителям, чтобы показать, что у него бывали хоть какие-то случаи, когда он был несчастен. Он остро чувствовал роль, которая от него требовалась в отношении с родителями. Любая радость с его стороны напоминала им об их безрадостности; любое его страдание явилось бы для них невыносимым грузом. Хорошо известно, как дети Холокоста чувствуют, что они обязаны возместить своим родителям их страдания. В случае Джекоба он мог компенсировать им это, только изображая мертвеца; единственный выход для эмоциональной разрядки были его психосоматические симптомы.
МагДугал (1991) пишет об одной из своих пациенток и говорит,  что такие пациенты “способны смело бросаться в жизнь, как в профессиональные, так и в любовные отношения, не имея никакого представления о непрерывном - то естьреальном сйчас- психическом стрессе, которому они подвергаются день за днем. Отсутствие осознания, которое приходит когда разум быстро освобождается от любого эмоционального возбуждения, вызывает вместо себя тяжелые соматические дисфункции” (стр.114). Джекоб рассказывает мне о фразах его родителей, которые оставили на его душе след, как каленым железом. Его самое раннее воспоминание о матери, это когда он видел, как она плачет, и он вспоминает, как она годами повторяла ему :“Джеки, не грусти, не грусти. Джеки, не грусти, а то ты заболеешь”. Несколько раз, когда он приходил домой расстроенный тем, что дети дразнят его за его иностранный акцент, отец говорил ему “После всего, что мы выстрадали, как ты можешь причинять нам боль своими жалобами”. Он научился, как он сказал, “не гнать волну”.
Мой анаклитический контрперенос, возможно, выработался, когда на каком-то бессознательном уровне я была готова родить “живого” ребенка и принять экстернализацию обширной ярости и горя, которые лежали за его нарциссической защитой. Джекоб говорит мне, что “он чувствует, что его анализ только что начался”. Возможно, Джекоба “можно описать как (находящегося) на грани вхождения вновь в свою прежде прервавшуюся последовательность развития...” (Моррел 1994, стр.77).

Виньетка №2: Линор
Линор, привлекательная, умная, образованная женщина, стремилась к групповому опыту в надежде, что продолжавшиеся всю ее жизнь депрессии и “отсутствие жизни” могут пройти в атмосфере сильных эмоциональных подводных течений. Большая часть ее взрослой жизни проведена была в терапии с аналитиком мужчиной, который, как она считала, помог ей выйти замуж и завести детей, но который, по ее впечатлению, последовательно пренебрегал ее эмоциональной жизнью. В качестве единственного ребенка она прожила необычайную жизнь в исключительных обстоятельствах, о ней заботилась мать, которая была в очень тяжелой депрессии и много работала, поскольку муж бросил ее пока она была беременна этой пациенткой.
В ее последующем лечении у меня как в ее группе, так и индивидуально, ее взгляд на себя как безнадежно депрессивную ни на что не способную лживую и приниженную отзеркаливался моим объективным контрпереносом безнадежности, отчаяния и неспособности ни к чему. Она довольно много плакала и в той и в другой своей форме лечения, и первые эмпатические реакции скоро вызвали у членов группы сходное чувство фрустрации и безнадежности. По мере того как лечение продолжалось на протяжении многих лет, я испытала полный спектр эмоций, индуцированных нарциссическим переносом, и я последовательно использовала все те техники, интерпретации, технические знания и терапевтическое применение моих контр-трансферных реакций, какие могла, для того чтобы разрешить эту мощную нарциссическую защиту с ее бессознательно мстительным отношением и ко мне, и к членам группы. Медленно ее эмоциональный спектр начал включать некоторое чувство оптимизма, все больше удовлетворения и компетентности на работе, и начал проявляться также подлинный интерес ко мне и к членам группы.
Она начала индивидуальную сессию, выражая свою благодарность и то, как она ценит все, что приобрела как в своей внутренней, так и внешней жизни. Эта новая коммуникация меня удивила, и я ее спросила, чему она приписывает эти изменения. Она сказала мне что они были вызваны моим и группы неустанным интересом к ней и тем, что она переживала как мое явное удовольствие от работы с ней —  и то и другое были чувства, которых ей не хватало, когда она росла. Она это противопоставляла своему чувству, что для матери она была обузой и хотя чувствовала от нее определенную приязнь, но внешние трудности матери делали невозможным найти время получить удовольствие или испытать интерес к своей дочери, помимо удовлетворения физических нужд выживания. Она сообщила воспоминания о том единственном случае, когда она видела свою мать смеющейся, и о том, какие обстоятельства сопутствовали этому.
У меня не было сознательного ощущения, что у меня, похоже, выработался анаклитический контрперенос, кроме как в ретроспективе, после того как мое внимание к этим чувствам привлекла пациентка. Она говорит мне, что она считает, что идентифицировалась с моим удовольствием от работы. Для нее работа — это только необходимость, чтобы выжить, а не источник удовольствия. Она выражает надежду, что моя “жажда жизни” окажется заразительной. Анализ продолжается.

Виньетка №3: Эми.
Эми обратилась на лечение после того так семейная трагедия разрушила шаткое равновесие в семье. Мощное контролирующая защита рушилась перед лицом внутренних и внешних факторов давления. Она страдала от всеобъемлющей тревоги и была постоянно занята различными мыслями о самоубийстве. Она была единственным выжившим ребенком очень тревожной матери, которая пережила несколько выкидышей и рождение мертвого младенца до рождения пациентки, и смерть органически дефективного ребенка в возрасте шести недель, когда пациентке было пять лет. У пациентки выработались проблемы в связи с едой, приучением к горшку. Она демонстрировала школьные фобии, и до возраста десяти лет совершила несколько суицидных демонстраций. Ей в младенчестве физически не давали плакать, потому что мать боялась, что ее забранят родственники, с которыми они были вынуждены жить. Мать выработала на свои бессознательные враждебные импульсы защиту непоследовательной передачи власти в руки пациентки, однако она постоянно колебалась в своих реакциях на проявления импульсов пациентки, связанных с оральной и анальной стадиями развития. Пациентка панически боялась быть брошенной, не могла положиться ни на что сказанное матерью, а ее способность манипулировать обоими родителями вызывала у нее одновременно беспомощный страх и удовлетворение.
В ходе весьма продолжительного анализа на поверхность вышли базовое недоверие, садистические и мазохистические черты и мстительность, также как и жажда и одновременно страх перед всеохватывающим симбиотическим объединением. Она хотела, чтобы ее успокоили, что я знаю, что делаю, что я уверена в правильности своего плана лечения, и что она не сможет мною манипулировать. Анализ и исследование значений и воспоминаний, связанных с этими страхами и желанием, повели к стойкой прогрессивной коммуникации. Как и следовало ожидать, в течение многих лет мой первичный объективный контрперенос был тревога и неуверенность, что, однако, не служило сопротивлением моей эффективной работе с ней. Пациентка продолжала прогрессировать как в анализе, так и в своей работе и отношениях. В анализе, когда она сказала мне “Вы - это вы, а я - это я, и мы можем друг с другом не соглашаться, и все будет окей”, была достигнута важная стадия в развитии начала формирования независимого эго. Это произошло, как я полагаю, из-за того что у меня выработалось новое чувство уверенности, которое, если подумать, было моим анаклитическим контр-трансферным чувством, чувством, которое пациентка никогда не переживала, но которое должно было быть подтверждено ее собственными словами. Поскольку ее мать всегда была не уверена, хочет ли она, чтобы ее дочь оставалась в живых или умерла, пациентке необходимо было чувствовать, что, в противоположность ее матери, я уверена, что я хочу, чтобы она осталась в живых. Это дало пациентке возможность чувствовать себя в безопасности и знать, что на меня можно положиться, что я не убью ни ее, ни себя.
В подтверждение этого пациентка пишет:

Поскольку я выросла в реальности, которая была основана на неуверенности, мои усилия в терапии были — как стать уверенной. Я жаждала почувствовать уверенность, якорь, центр и связь со стабильным, последовательным, непоколебимым, “настоящим” объектом. Однако сколько бы интервенций мне ни предлагали, моя история не позволяла мне принять что-нибудь, что вы сказали, как реальное, искреннее или надежное. Меня научили что никогда нельзя доверять или быть уверенной: да могло превратиться в нет за доли секунды, сердитый (или счастливый) взгляд или тон голоса вот-вот начнут отрицать, и последовательная цепочка мыслей будет оборвана почти немедленно. Я воспринимала мир как непоследовательный и ненадежный, но в то же время я ставила под сомнение свою собственную реальность: Кто я? Действительно ли это случилось? Которая из них настоящая я? Непоследовательность и неуверенность стали моей сутью. По ходу лечения, когда вы отзеркаливали и присоединялись к моему чувству неуверенности, я начала осознавать, что пожалуй единственное, чему я у вас могу довериться, это непоследовательность: ваша неуверенность превратилась в мою уверенность. Как и в моем прошлом, это притягивало меня к вам и одновременно помогало выражать негативные чувства. В последнее время, когда вы дали мне указания и сказали мне, что вы уверены, хотя я вначале сопротивлялась и ставила вашу мудрость под сомнение, я почувствовала, что я зацепилась якорем. Я потеряла свое чувство пустоты и почувствовала себя полной и лопающейся от довольства. Вы стали надежным объектом, на котором я могла проверить свои собственные суждения. Я могла не соглашаться с вами и даже могла поменять свою точку зрения. Ваша уверенность дала мне свободу не быть уверенной - знать, что мнения, мысли и чувства могут меняться от минуты к минуте.

Дискуссия.
Поскольку о родительских фигурах можно узнать только через восприятие пациентов и через мой собственный объективный контрперенос, приходится прибегать к спекулятивным рассуждениям о том, каким образом они реагировали на инстинктуальные влечения и импульсы этих пациентов на протяжении их доэдипальных фаз. Анаклитический контрперенос стал важным источником идентификации отсутствующих, но “необходимых для созревания” чувств. Как могу я установить,  что мой контрперенос являлся анаклитическим? Пациенты подтверждают это, сообщая, что эти чувства отсутствовали в их жизни прежде. Откуда я знаю, что эти чувства были необходимы для дальнейшего созревания? Я знаю это, поскольку это привело к разрешению их сопротивлений новым и прогрессивным коммуникациям. Поскольку для младенцев бессознательное матери является их единственной реальностью, мы можем принять, что мать Джекоба находилась в эмоциональном отупении, что мать Линор была в безнадежной депрессии и что мать Эми была патологически тревожна. По ходу их анализа мне нужно будет определить, почему та или иная интервенция, которую я сделала или не сделала на основе моего сознательного или бессознательного анаклитического контрпереноса, воздействовала так как, она воздействовала. Что включилось во мне в результате взаимоотношений? Осознал ли пациент, что у меня появились измененные чувства - и если осознал, то когда именно? Мне не могло быть заранее известно, какая конкретная отсутствующая потребность или чувство блокировали эмоциональное и интеллектуальное развитие пациента. Существует ли соотношение между состоянием анаклитического контрпереноса и состоянием негативного единения, так, как его описывает Мидоу (1992), пока не ясно. Однако негативное единение так как его описывает Мидоу происходит также в качестве позднего явления в курсе лечения после разрешения нарциссических защит. Присутствие негативного единения может возникать символически или соматически, но в конечном итоге у пациента, который находит новый язык для того, чтобы выразить эти чувства. Винникотт (1956) отметил, что когда человеческие существа обнаруживают, что на их нужды ответили, то в них зарождается чувство, что они живы. Джиоваччини (1963) также говорит о том, что можно было бы описать как анаклитическая потребность, о том, чтобы предоставить что-то, что отсутствовало на ранних этапах жизни.
Почему появление анаклитического контрпереноса разрешает конкретное сопротивление пациента прогрессивной коммуникации, и чем это бывает вызвано? Поскольку вообще мы знаем, что детям нужно для здорового развития, то почему у аналитика столько времени занимает выработать то, что Спотниц обозначил как анаклитический контрперенос? Возможно ли, что это чувство, поскольку оно не связано ни с каким конкретным трансферным состоянием, в противоположность чувствам, индуцированным нарциссической защитой, является подлинным и реальным, а не подлинным и нереальным, как утверждает Спотниц?
В личном сообщении (1995) и в недавней своей статье Спотниц (1995) выражает свою точку зрения, что все те чувства, которые не являются субъективными, включая анаклитические чувства, являются подлинными, но не реальными, потому что они возникают, как часть планированного, а не реального взаимоотношения. Хотя  в повседневном словоупотреблении реальный и подлинный могут рассматриваться практически как синонимы, не бывает никаких реальных отношений в которых один человек посвящал бы себя полностью функционированию на благо другого, как это делает аналитик. Можно сказать почти наверняка, что если аналитик и его пациент встретились бы в реальном мире, они не имели бы тех же самых чувств по отношению друг к другу, как и те, которые являются продуктами искусственной, но терапевтичной ситуации. Аналогичным образом актриса с великолепным талантом Джудит Андерсон, играющая роль Медеи, испытывает чувства подлинные, но нереальные. Когда она покидает сцену, она возвращается к реальным чувствам в реальных взаимоотношениях.
Субъективные чувства также могут быть подлинными и реальными инеобязательномешают анализу. Реальные чувства могут способствовать коммуникации и могут также сдерживать коммуникацию. Важно, однако, чтобы аналитик осознавал, что его реальные чувства являются субъективными и происходят из реальных взаимоотношений в его прошлом или настоящем, и что его отношения с пациентом - хотя они являются подлинными - являются нереальными, какова бы ни была реальность его контрпереноса. Анализанды борются против того, чтобы принять эту реальность.  Они борются с ней, потому что они предпочитают верить, что то, что аналитик переживает в их присутствии - это реальные чувства аналитика, и что они отражают всю его личность. Пациенты требуют действия так, как будто бы это реальная ситуация, и хотят, чтобы аналитик действовал по отношению к ним как реальный человек. Давление, чтобы заставить действовать, может быть наиболее существенным основным сопротивлением тому, чтобы выработать анаклитический контрперенос.
Бергман (1995) пишет, что “способность выработать трансферную любовь в аналитической ситуации,  это не тоже самое, что способность к любви в реальной жизни... Мы предлагаем нашим анализандам полную сосредоточенность на них и их проблемах - они, а не мы являются центром аналитических усилий” (стр.16). Он утверждает далее, что это отличается отреальнойжизни (курсив мой), и что только патологически мазохистичные любовные объекты могут повторить подобную ситуацию.
Аналитик, который успешно разрешил свои нарциссические защиты, свои объективные и субъективные контр-трансферные сопротивления и свое анаклитическое контр-трансферное сопротивление в результате собственного личного анализа и супервизий, может использовать самого себя в качестве терапевтического агента и фасилитатора, который действует на основе процесса, известного как психоанализ. Возможно ли, что пациент в конечном итоге осознает, может быть бессознательно, что аналитик не имеет никакого реального чувства любви или ненависти, но функционирует как компетентный источник реакций на подлинные, но нереальные чувства пациента? В результате стремление к удовлетворению, либидному или агрессивному, может уступить подлинной готовности функционировать в сотрудничестве и отказаться от потребности использовать аналитика как удовлетворяющий нужды объект. Аналогичным образом аналитик, который подобным образом не посвятил себя единственно тому, чтобы его пациент говорил все, а нуждается в том, чтобы пациент откликнулся на какую-то его собственную потребность, эмоциональную или финансовую, находится в состоянии сопротивления. Аналитик, который рассматривает объективный контрперенос как реальные чувства, может обнаружить, что это является серьезным источником сопротивления к развитию анаклитического контрпереноса. Как было сказано выше, анаклитические контрпереносы являются подлинными, но нереальными, потому что они тоже вырабатываются в качестве продукта плановых отношений. Любые чувства аналитика - подлинные, реальные или не реальные- являются потенциальным источником сопротивления, и если его не разрешить успешным образом, могут иметь серьезные последствия как для пациента, так и для аналитика.
Принятие аналитиком самого себя в качестве терапевтического агента, чьей единственной задачей является разрешение сопротивлений, есть самый значимый фактор в прогрессе пациента от начала анализа до его завершения. Признание того, что все объективные контр-трансферы являются подлинными, но нереальными, может столкнуться с сопротивлением у аналитика и стать основным препятствием к развитию самого анаклитического контрпереноса. Как и с любым новым понятием, возникнет тенденция отрицать и отвергать его существование. Однако то, что к нему привлечено внимание аналитиков, даже если они, возможно, еще не испытали его, должно привести к тому, что явление будет получать все большее количество подтверждений в клинических случаях. Исторический факт, что новые идеи и наблюдения сталкиваются с сопротивлением, пока их не откроют заново и затем широко примут. Даже среди современных аналитиков это новое понятие рассматривается как спорное. Что мы знаем наверняка, это что человек сложен и никакая одна теория не может охватить и объяснить все человеческое поведение. Отсутствие анаклитических чувств может не обязательно быть сопротивлением, но может быть указанием на то, что терапевтические отношения еще не развились до той стадии, какова бы она ни была, которая требуется для возникновения этого конкретного контрпереноса.
Понимание и использование анаклитического контрпереноса требует большого количества дальнейших исследований. Спотниц (1995) пишет: “Есть указание на то, что использование анаклитического контрпереноса может исправить эмоциональные дефициты, возникшие из семейной наследственности дефектного дородового окружения или младенческой травмы. Однако его успешное использование предполагает много проблем. Техника использования его для терапевтических целей находится все еще в младенчестве. Много лет исследований лежит впереди, прежде чем мы будем знать, до какой степени врожденный эмбриональный и младенческий дефициты могут быть исправлены путем использования анаклитического контрпереноса в качестве терапевтической силы” (стр.263).
Потребность расширения знаний для того, чтобы развивать наши методы и теории на службе расширяющихся возможностей излечения все большего количества патологически нарушенных людей, не требует доводов в свою защиту. Как психоаналитики мы несем юридическую и этическую ответственность за то, чтобы продолжать вести исследования многих переменных, которые влекут за собой исцеление. Если мы придерживаемся той точки зрения, что как аналитики мы совершаем работу предполагающую выполнение конкретной задачи такой, которая требует терапевтического использования всех наших контр-трансферных реакций, мы имеем шанс меньше заразиться многочисленными сопротивлениями, связанными с нашими собственными человеческими потребностями.
Я уверена, что все три случая, описанные здесь, подтверждают, что анаклитический контрперенос является реальным явлением и значимым способом разрешения сопротивлений. Я хотела бы, чтобы и другие анализировали свой опыт для того, чтобы подтвердить это новое понятие, тем самым повышая свое собственное осознание и дополняя литературу на эту тему. 
Литература - 21 единица

СовременнаЯ теориЯ контрпереноса:
некоторые утоЧнениЯ и клиниЧеские иллюстрации.
Клэр Э. Эрнсбергер

Школа мысли, известная как современный психоанализ, создала определенную теорию и определенную технику, которые привели к расцвету новых отношений и новых применений в рамках психоанализа, в особенности по отношению к нарциссическому пациенту. И в этой школе, по-видимому, зреют и готовы родиться еще много оригинальных идей - например, идем Спотница и многих из его коллег об анаклитическом контрпереносе, который может оказаться совершенно новым способом мышления об одной части матрицы переноса/контрпереноса.
Здесь возможно стоит взглянуть вокруг нас на ту землю, на которой мы стоим, и подумать о плодородной почве, на которой посеяны эти новые семена.
Центральное достижение работы современного психоанализа Спотница и других, применение психоаналитической терапии к нарциссическим расстройствам, было выстроено на исходной первопроходческой работе в области эмоционального индуцирования и эмоциональной коммуникации от пациента к аналитику и от аналитика к пациенту. Первые публичные замечания Спотница о полезности индуцированных эмоций при анализе сопротивлений были сделаны в докладе, который он читал в 1949 году (Спотниц 1976). Спотниц сказал, что исследование своего собственного объективного контрпереноса при лечении шизофреников и других нарциссических пациентов является одним из важнейших факторов, ведущих к современной теории о защитной цели всех болезней, и к формулировке интервенций, которые могут быть использованы для разрешения сопротивлений нарциссических пациентов. Центральная задача психоаналитического метода исцеления нарциссических расстройств — это управление эмоциональными процессами между аналитиком и пациентом: осознавать их, учиться из них и использовать их для того, чтобы сформулировать интервенции для разрешения сопротивлений.
Мидоу (1977) пишет:

Поскольку исходная среда и физиологические дефициты не могут быть изменены и прошлое не может быть стерто, единственный путь, открытый для характерологических изменений, это воссоздание тех эмоциональных моментов, в которых закладывались существующие характерологические паттерны. ... Для того чтобы вызывающие нарушение паттерны были оставлены ... аналитик должен предложить новые реакции на старое поведение пациента. ... Различие между современным и традиционным лечением лежит в том, как современный аналитик использует те чувства, которые в нем вызваны (стр.20 -21).

Новая работа по контрпереносу, такая, которая сейчас, возможно, ведется,  будет продолжаться на прочном фундаменте, который я собираюсь описать ниже. Современная аналитическая позиция по вопросу о контрпереносе надежно установлена: Объективные контр-трансферные реакции аналитика предоставляют информацию о пациенте; они обеспечивают эмоциональную подлинность, которая требуется для того чтобы интервенции аналитика были эффективны при разрешении сопротивлений; они предоставляют возможность эмоционального инсайта, необходимого для того, чтобы реконструировать раннюю историю пациента; они предоставляют средства, при помощи которых аналитик может обеспечить “правильный” эмоциональный климат - такой, в котором нарциссический перенос может разворачиваться, и пациент может терпеть те формы дискомфорта, которые являются частью аналитической ситуации; и они дают инструмент, который может быть использован, чтобы создать у пациента иммунитет против возвращения к повторяющимся плохо адаптивным паттернам, которые и составляли болезнь пациента. Они также, конечно, порождают у аналитика сопротивление, тема, к которой данная статья еще вернется.
Аналитик может использовать свои индуцированные чувства осторожным образом в правильное время и в нужной дозе, но какие бы интервенции аналитик ни использовал (например, интерпретации, вопросы, приказы, молчание, процедуры присоединения и отзеркаливания), было обнаружено, что они более эффективны при разрешении сопротивлений, если аналитик пользуется как при формулировании, так и при выражении их теми чувствами, которые были в реальности (объективно) индуцированы у аналитика.
Трансферные чувства будут либо негативными, либо позитивными, либо колебаться между тем и другим; контр-трансферные чувства, которые они будут индуцировать чаще всего - но никоим образом не всегда - будут того же качества.
В последние годы современные аналитики начали также использовать, исследовать, понимать и утилизировать определенные чувства, индуцированные у них, которые представляют те чувства, в которых пациент нуждался в своей первоначальной среде, для того чтобы достичь созревания, но так и не получил. Когда сопротивление пациента вызывается этими неудовлетворенными потребностями созревания, аналитик, используя этот “анаклитический контрперенос” (Спотниц 1983), может предложить пациенту эти чувства на службе анализа сопротивлений.
Мидоу (1989) говорит об использовании как объективно индуцированного нарциссического контрпереноса, так и анаклитического контрпереноса для разрешения сопротивлений в одном и том же случае:

Это отражающее поведение постепенно начало подтачивать ее апатию. ... Чередовались с этим коммуникации, что она может получать удовольствие от себя и от своей жизни. Такое поведение с моей стороны является реакцией на ее потребность в сообщениях, которых она никогда не получала в то время, когда ей исходно нужно было поощрение к тому, чтобы остаться жить (стр.160).

В главе “Контр-перенос: сопротивления и терапевтический рычаг” в книгеСовременный психоанализ шизофренического пациентаСпотниц дал новое определение контрпереносу согласно различным его проявлениям. Он провел различие между аффективным и поведенческим аспектами, какая стадия истории пациента или аналитика исходно является источником его, объектная соотнесенность - все это в терминах его полезности или отсутствия полезности в ходе анализа сопротивлений. Эти определения и обозначения являются фундаментом сегодняшнего современного аналитического понимания. Они обеспечивают рамки для следующих уточнений и клинических иллюстраций.
Спотниц впервые определил три категории состояния чувств у аналитика, которые абсолютно отличны от контрпереноса, в том смысле, что они не индуцированы переносом пациента, а принесены в терапевтическую ситуацию самим аналитиком:
Перенос со стороны аналитикатаков же, как и любой другой перенос; то есть аналитик реагирует и ведет себя по отношению к пациенту так, будто пациент — это кто-то из прошлой истории аналитика.
Личные потребности аналитикафизиологические и/или психологические, могут вызывать чувство в аналитической ситуации, которое никак не связано с пациентом.
Профессиональные потребности или неуверенность аналитика- отсутствие опыта или теоретического знания - могут вызывать у аналитика чувства на протяжении аналитической сессии.
Спотниц говорит:

Эти три типа чувств-реакций не вызывают раздражений сами по себе; они не мешают аналитическому функционированию, если терапевт может выдерживать их комфортным для себя образом (стр.228).

В противоположность этим трем порожденным собственным Я состояниям чувств,контрпереносэто то, что вызывается у аналитика чувствами и отношениями, возникшими у пациента в переносе. Может быть в таком случае полезным, прежде чем предпринимать обсуждение контрпереноса, напомнить самим себе современное психоаналитическое понятие контрпереноса.

Перенос
Современная психоаналитическая теория основана на теории двойственных инстинктов Фрейда (1920) вместе с сопровождающим ее компульсивным повторением — исходным мотиватором образования переноса. Фрейд рассматривал перенос как сопротивление тому, чтобы сознательно вспоминать все аффекты, мысли и желания, которые подпали под вытеснение - отсюда термин “трансферное сопротивление” - и он сказал, что помимо того, что перенос является сопротивлением, он является источником информации об истории жизни пациента и:

Этотпереноскак в своей позитивной, так и в своей негативной форме сопротивление использует в качестве своего оружия; но в руках врача он становится самым мощным терапевтическим инструментом, и он играет роль, которую едва ли можно переоценить в динамике процесса исцеления.

Перенос есть также сопротивление тому, чтобы вступать в отношения с аналитиком здесь и сейчас как с отдельным зрелым человеком, у которого есть свои собственные восприятия, свойства личности, психическая динамика, что-то, что нравится или не нравится, которые могут совпадать или не совпадать с аналогичными чертами ранних значимых фигур у пациента.
Современный анализ принимает понятие переноса по Фрейду. Однако Фрейд и большинство аналитиков до относительно недавнего времени признавали только ту форму переноса, которая воссоздает и возникает из той стадии развития, когда индивидуум способен признавать, что другие являются отличными от его собственного Я. Его стали характеризовать какобъектный перенос,чтобы отличить его от другого вида переноса, как только этот другой был открыт.
Современная теория включает еще одну форму переноса,нарциссический перенос(Спотниц 1961-62). В этом состоянии чувства Я пациент создает с аналитиком отношения, исходно переживавшиеся со значимыми фигурами на очень ранней стадии жизни, когда пациент был не способен видеть эти фигуры как отдельные от собственного Я. Аффекты, установки и мысли пациента могут быть теми аффектами, мыслями и установками, которые у пациента были к недифференцированному объекту, или они могут быть теми (сознательными или бессознательными), которые младенец или ребенок подглядел у объекта. Поскольку ранний объект переживался как часть собственного Я, чувства объекта вполне могли быть сделаны чувствами собственного Я.
В состоянии нарциссического переноса пациент будет воспринимать аналитика иногда как часть самого себя, иногда как нечто внешнее по отношению к его или ее Я, но как психологический образ-близнец, иногда как часть своего Я, но отличающуюся от него. В объектном переносе хотя аналитика и не видят таким, каким он является, однако его все-таки воспринимают как человека отличного от пациента.

Контр-перенос.
При обсуждении контрпереноса Спотниц проводит решительное различие между субъективным и объективным контрпереносом. Он ясно говорит, что и тот и другой индуцированы переносом пациента, но:

Один - это предсказуемая реакция эмоционально зрелого наблюдателя; другой не типичен, изменен каким-нибудь образом уникальными тенденциями у самого терапевта (1969, стр.163).

Таким образомсубъективный контрперенос— это те чувства, которые являются реакций, индуцированной у аналитика пациентом, которые “можно приписать недостаточно проанализированным паттернам приспособляемости у терапевта” (стр.163). Они отличаются от переноса со стороны аналитика, потому что они вызваны переносом пациента, а не физическим сходством или другими поверхностными характеристиками пациента или аналитическими отношениями в целом.
Если пациент находится в состоянии нарциссического переноса, то субъективный контрперенос аналитика будет вероятнее всего вращаться вокруг неразрешенных конфликтов из собственной ранней истории жизни аналитика вокруг времени, когда структурировалось эго. Спотниц обозначает это как субъективный нарциссический контрперенос. Если пациент находится в состоянии объектного переноса, то субъективный контрперенос аналитика будет, вероятно, состоять из чувств которые аналитик выработал к тем людям, которые были эмоционально значимыми позже в его или ее собственной жизненной истории когда их можно было рассматривать как отдельных. Это называет субъективным объектным контрпереносом.
Субъективные контр-трансферные явления следует отличать от объективных, которые связаны только с пациентом, для того чтобы наиболее эффективно использовать их терапевтически. Для того чтобы рассортировать все чувства, которые появятся у аналитика, используются самоанализ, анализ с коллегой и супервизионные сессии. Но при работе с доэдипальными и особенно с довербальными пациентами контр-трансферные чувства, как субъективные, так и объективные, будут часто вести к сопротивлению со стороны аналитика. Спотниц, собственно говоря, подчеркивает, что хотя субъективный контрперенос получил больше внимания в качестве угрожающего явления:

Однако сегодняшняя точка зрения, это что объективные контр-трансферные реакции - реальностью индуцированные чувства - значительно чаще объясняют неудачи в лечении шизофренических пациентов, чем субъективные реакции. ... Потенциал сопротивления контрпереноса лежит скорее в его объективном компоненте чем в субъективном (1985)

Особенно трудно разобраться в контр-трансферных явлениях, которые объективно индуцированы трансферным поведением пациента, однако являются субъективными, поскольку интенсивность чувств или тот дискомфорт, который они вызывают, связан с собственной историей аналитика. Мне довелось работать с пациенткой чье трансферное поведение на тот момент было полностью нарциссическим, так что она не способна была даже признавать мое присутствие в комнате, помимо приветствия при входе. Она доходила до кушетки, ложилась, и немедленно начинала жаловаться по поводу каждого отдельного человека в своей жизни. Когда время от времени я задавала ей вопросы, веду ли я себя с ней так же, она говорила нет и сразу же продолжала говорить, о чем бы там она до этого не говорила.
У меня появился ужас перед появлением этой пациентки и фантазии о том как от нее избавиться. Большинство, если не все, нарциссические пациенты ведут себя приблизительно таким образом, и большинство аналитиков реагируют приблизительно таким же образом; в моих реакциях на эту пациентку явно присутствовал сильный объектно индуцированный контрперенос. Однако мне никак не удавалось достаточно комфортно переживать эти чувства, чтобы функционировать эффективно, пока мне не помогли осознать, что хотя чувства индуцируются объективно, они тождественны тем чувствам, которые индуцировала у меня одна из значимых фигур моего детства в обстоятельствах, когда мне от этого делалось крайне некомфортно.
Вспомнив свои детские чувства, я стала более свободной для того, чтобы терпеть и рассматривать чувства, которые индуцировала у меня пациентка, и чтобы понять, на какой результат было бессознательно рассчитано поведение пациентки. Это были жалобы человека, который чувствует, что ему не уделяют внимания, в то время как она эмоционально повторяет опыт раннего младенчества, когда ее плач, вызванный дискомфортом, игнорировала нарциссичная мама (Лигнер в своем исследовании случая в 1980 году описывает сходную ситуацию).
Объективный контрпереносэто чувства индуцированные у аналитика полностью пациентом в его или ее бессознательных усилиях воссоздать и повторить конкретный взаимообмен или условия, в которых происходили отношения с объектами раннего окружения. Их следует также разделять на объектный и нарциссический контрперенос. Если пациент находится в состоянии нарциссического переноса, то весьма вероятно, что объективный контрперенос аналитика  также будет нарциссическим. В этом случае переживаемые чувства могут быть чувства пациента в ранний период жизни или чувства ранних значимых фигур. Если пациент находится в состоянии объектного переноса, тогда аналитик вероятно будет в состоянии объектного контрпереноса - “комплементарные идентификации”, о которых упоминал Рекер (1957).
В объективно индуцированном нарциссическом контр-трансферном состоянии реакции аналитика появляются на чувства и установки, переживаемые пациентом в процессе формирования эго - чувства Я-объекта описанные Кохутом (1971). Спотниц (1985) говорит:

Его бессознательная идентификация может быть либо с компонентом Я, либо с компонентом объекта в эмоциональном опыте с ранними объектами, который символически заново переживается в переносе (стр.236).

Мидоу (1977) приводит несколько примеров нарциссических контр-трансферных чувств:

Если пациент роняет вещи в приемной комнате и спотыкается о собственные ноги, аналитик, который переживает желание помочь ему, можно сказать, идентифицируется с материнской фигурой, которая хотела защищать своего младенца. Если реакция аналитика - раздражение на такое неловкое поведение, то он, возможно, переживает ранние родительские чувства или, возможно, переживает нарциссические чувства пациента. Если пациент испытывает к себе отвращение и омерзение, аналитик, может быть, переживает то, что чувствовал по отношению к ребенку один из родителей.

В более недавней статье Мидоу (1987) добавляет дальнейшие мысли об использовании объективно индуцированных нарциссических чувств, обсуждая вызываемые фантазии проекции и защиты аналитика, которые также используются при работе с пациентами для того, чтобы достичь изменения характера. Она также утверждает, что для аналитика важно быть способным к регрессии, к переживанию примитивных эмоциональных состояний пациента, к тому, чтобы входить с пациентом в резонанс.
С пациентами в тяжелой регрессии у аналитика как правило будут чувства, которые, казалось бы, никак не связаны с пациентом, но которые после рассмотрения признаются за объективные нарциссические контр-трансферные реакции. Спотниц (Боровиц и Кальмас 1977-78) приводят пример такого типа реакции:

У меня на нее возникают чувства, которые не обязательно связаны с ней. Часто, когда я с ней, я обнаруживаю, что стал думать: Может, я скоро умру? Может, у меня будет сердечный приступ? Может, я раком заболею? Затем, к своему удивлению, я слышу, как она говорит “Знаете я вот думаю, что я буду делать, когда вы умрете? Вдруг вы умрете прямо здесь, в кабинете? Что здесь будет происходить? Мне привратник скажет, что делать с вашим телом?

Объективно индуцированный объектный контрперенос был описан Спотницем в лекции (19 января 1979) как (1) состояние в котором аналитик воспринимает себя и пациента как двух отдельных людей; и (2) чувства, возникшие как реакции на коммуникацию пациента, что пациент воспринимает аналитика как отдельного человека (часто воспринимая при этом аналитикапохожим наотца, мать, сестру, брата). В качества примера Спотниц сказал, что если аналитик чувствует, что ему хочется дурно обращаться с пациентом, который жалуется, что аналитик в точности похож на его отца - скупого, дурно с ним обращающегося и беспощадно требовательного - значит, у аналитика возникла объективная объектная контр-трансферная реакция.
Объектный контрперенос редко представляет для аналитика трудности, которые присущи нарциссическому контрпереносу. Такой перенос относительно легко увидеть, и чувства, индуцированные у аналитика, легко узнать как идентификацию объектных репрезентаций пациента.
В следующим примере из моей работы с пациенткой, которая на той стадии лечения все время колебалась между нарциссическим и объектным переносом, у меня было сильное чувство, что я сама цельная и отдельная от пациентки, а пациентка тоже говорит так, будто я от нее отдельно. Она начала сессию с сообщения, что она чувствует, что любой прогресс, который у  нее в последнее время происходил, последнюю неделю полностью сметен, и что на нее постоянно находят сомнения в себе. Она описала эти сомнения и все “неприятности”, в которые она себя загнала. Первая возникшая у меня мысль была: эта пациентка без меня просто беспомощна. Пока я какое-то время прокручивала эту мысль, продолжая слушать, как пациентка говорит, у меня образовалось впечатление что пациентка намеренно представляет себя беспомощной для того, чтобы доставить удовольствие мне. Я удовольствия не чувствовала; но все же я стала думать, а не может ли быть, что мне в самом деле нравится, чтобы она была беспомощной, когда она находится отдельно от меня. Тщательное рассмотрение моих чувств не выявило никакого подобного желания, но я полагала, что у пациентки действительно была мысль, что мне хотелось бы чтобы она была беспомощной. Поэтому я решила, что эти чувства должны быть основанием для некоторого исследования.
Я спросила ее, не думает ли она, что мне хочется, чтобы она была беспомощной. Она сказала, что да, у нее есть такая мысль; когда я спросила ее почему бы у меня возникло желание, чтобы она так себя чувствовала, она ответила что ее матери хотелось, чтобы она была беспомощной. Затем она привела мне несколько примеров из своей истории в которой было очевидно, что мать на протяжении всей жизни пациентки сообщала ей желание, чтобы дочь была беспомощной и зависимой.
Фрейд очень бывал озабочен тем, чтобы пациентам не сообщалось о чувствах аналитика, особенно об индуцированных негативных чувствах. И большинство аналитиков было с ним согласно до 1950-х годов, когда начали исследоваться идеи о возможном благотворном эффекте.
Современные психоаналитики (которым всегда было известно о параллельной работе Винникотта по ”Ненависти в контрпереносе”) все в большей степени осознавали, что использование этих индуцированных негативных чувств может иметь терапевтический эффект при лечении нарциссических пациентов. Дальнейшее исследование использования этих чувств с пациентами в состоянии объектного переноса может также оказаться ценным.
Мне довелось пережить их полезность весьма драматичным способом (такие чувства действительно часто создают драмы) с другой пациенткой в состоянии объектного переноса. Эта пациентка часто обвиняла меня в том, что я очень похожа на ее мать, которую пациентка воспринимала как постоянно ее критикующую, фрустрирующую, бесчувственную и холодную. В одной сессии я почувствовала, что я действительно ненавижу пациентку, которая в это время орала на меня, повторяясь и говоря оскорбительные вещи. В конце концов она сказала, что в этот момент у нее ощущение, что я самая бесчувственная и несочувственная из всех людей, кого она когда либо встречала. Используя чувства по отношению к ней, которые накапливались уже в течение довольно длительного времени, я сказала: “Вам никогда не приходило в голову, что я на самом деле вас довольно сильно иногда ненавижу - как вот например сейчас?”. Она была (как она позже сообщила) весьма шокирована, когда услышала что я это говорю, но ее настолько переполняла собственная ярость, что она просто продолжала орать на меня по поводу моего отсутствия чувств к ней. В ответ я заорала на нее сама, что у меня по отношению к ней очень много чувств, в особенности как раз сейчас. Она завопила “Я все нутро твое ненавижу!”, я завопила “Не так сильно, как я ненавижу твое”. Сессия закончилась, уходя она обернулась ко мне и вся осветилась улыбкой.
На своей следующей сессии она сказала мне, что когда она уходила из кабинета, она чувствовала колоссальное облегчение. На вопрос, чему она приписывает это чувство, она сказала что всегда ощущала большое количество ненависти к своей матери, которая однако всегда утверждала, что такого чувства у нее нет. Когда я выразила свою индуцированную ненависть, сказала она, у нее было такое чувство, как будто с ее плеч свалился груз, который она тащила долгие годы.
Спотниц (1963) обсуждает использование долго поддерживавшихся индуцированных чувств как способ привить пациенту иммунитет против возвращения к паттернам нарциссической защиты. Он называет этот тип интервенции “токсоидные реакции”.

Успешный анализ и интерпретации защитных и вытесняющих сил, которые держали в границах токсичные эмоции, может добиться их разрядки путем вербализации. Тем не менее тот тип пациента, который мы рассматриваем, весьма уязвим для повторения патологических аффектов. Конкретная природа эмоциональных бурь, к которым он необыкновенно чувствителен, зависит от паттерна его жизненного опыта; чтобы это ни было, он приближается к аффектам как к инородным телам, которые явились преградой процессам созревания. Для того чтобы снизить его склонность к подобным бурям на будущее, ему дается вербальная прививка из эмоций, которые он индуцировал у аналитика, “тщательно обработанных”, чтобы уничтожить их токсичность и стимулировать образование антител.Короче говоря, индуцированные эмоции используются в качестве токсоида(стр.29) (курсив в оригинале).

Во время конечной фазы анализа пациент, в особенности в сопротивлении завершению, склонен повторять весь ход анализа. Это предоставляет аналитику возможность использовать объективные контр-трансферные чувства из более ранних стадий лечения. Аналитик скармливает эти чувства обратно пациенту во все больших дозах в своих коммуникациях. Пока пациент реагирует хотя бы тенью старых паттернов, аналитик использует отзеркаливающие методы, которые подействовали при разрешении сопротивлений ранее по ходу лечения. Когда пациент не реагирует старыми паттернами, он или она может в ответ на эти интервенции сказать что-нибудь типа: “Это старье больше не сработает”. Это показатель, что дезадаптивные паттерны разрешены и привит иммунитет - аналогичные стимулы в будущем не смогут активировать старые защитные паттерны.
Пример несвоевременного использования индуцированных контр-трансферных чувств и позже своевременного использования таких же чувств, которые накапливались на протяжении многих лет приводится ниже:
Находящийся в депрессии нападающий на себя и самодеструктивный пациент индуцировал объективные, негативные нарциссические контр-трансферные чувства: беспомощность, отвращение, желание от него избавиться, убить его, избавить его от страданий. На седьмой год лечения он объявил что он настолько безнадежен, что единственное место для него - это психбольница. После того как я слушала это все семь лет подряд, я не смогла комфортно выдерживать мучительные чувства, которые он индуцировал, и решила использовать их в попытке разрешить его повторяющиеся коммуникации. Я сказала ему, что он прав, и я счастлива буду позвонить директору такого учреждения, которого я знала лично, и добиться, чтобы его туда взяли. Поскольку на этой стадии он был не способен вербализовать свою ярость в мой адрес, которая заставляла его нападать на самого себя он вместо этого встал и ушел из кабинета и полтора года не возвращался. Много лет спустя он рассказал, что его реакция на мои слова была, что он внезапно увидел мир через ужасный красный туман, и что он почувствовал необходимость уйти из моего кабинета, иначе он наверняка меня убьет.
За те пятнадцать лет, что он находился на лечении, определенные аспекты его жизни (которая в целом значительно улучшилась) заставляли его возвращаться к своим старым привычкам самонападения. Я вновь почувствовала его безнадежность, но будучи теперь свободной от компульсивного желания от него избавиться и уверенной в своем понимании того, что происходило между ним и мной, я сознательно контролировала свой индуцированный контрперенос. Я смогла сказать ему опять с истинным чувством, что единственное место для него явно в психбольнице, где о нем будут заботиться и где у него не будет никаких тягот или ответственности. Его реакцией на этот раз было, что это глупости, он знает, что он вовсе не так безнадежен и не такой сумасшедший, и что я это тоже знаю. Он сказал, что я “пытаюсь что-то крутить”, и он знает что именно. Затем он объяснил мне очень ясно, что произошло в лечении в предыдущем случае.

* * *

Путаница в психоаналитической литературе под конец 1950-х по поводу того, что такое контрперенос, откуда он появляется, почему он возникает, что с ним делать, отражена в целом в неспособности осознать, что речь может идти о двух совершенно различных понятиях: контрпереносе какчувствах, контр-трансферном сопротивлении какповедении.
Арнольд Бернштейн (1972) приписывал это давно возникшей интерпретации исходных замечаний Фрейда по поводу контрпереноса. Его собственное понимание такое, что Фрейд отнюдь не предлагал аналитику преодолеть собственные чувства (то есть сопротивляться тому, чтобы они у него были), а настаивал на том, чтобы аналитики не становились жертвой собственных сопротивлений; чтобы они были начеку в ожидании бессознательных чувств, которые могут помешать их свободе проводить анализ. Бернштейн указывает, что исходное утверждение Фрейда приравнивает контрперенос кбессознательнымчувствам аналитика, и говорит, что психоаналитик ограничен своими собственнымикомплексами и сопротивлениями.

Сутью проблемы являются не чувства психоаналитика, а сопротивления психоаналитика. Когда этот запретпротив сопротивленияпреобразуется всамосопротивление против, это ставит все с ног на голову. Поскольку как раз сопротивление психоаналитика тому, чтобы признавать свои собственные чувства, Фрейд и определяет как проблему контрпереноса (курсив в оригинале).

Поэтому современный аналитический взгляд таков, что аналитик не должен пытатьсяпреодолетьникаких чувств - это неизбежно окажется сопротивлением - а должен быть способен действовать с полной свободой, чтобы переживать их, в тоже время совершая терапевтический выбор о том, когда и как использовать их в интервенциях, предназначенных для разрешения сопротивлений.
Самый недавний шаг вперед в современной психоаналитической теории контрпереноса как терапевтического инструмента — это идентификацияанаклитического контрпереноса. Его ценность лежит в том, что он обеспечивает аналитика чувствами для сообщения пациенту, которые являются “чувствами, в которых пациент нуждался для тог,о чтобы стать эмоционально зрелым взрослым человеком” (Спотниц 1985, стр.236). Эти чувства, похоже, являются теми чувствами, которые пациенту не были предоставлены, но которые пациент бессознательно знал, что давно желает получить. Они, возможно, были необходимы пациенту на различных стадиях его или ее развития (Я-объектной, объектно-отделенной). Неуловимость этих чувств как контрпереноса заключается в том факте, что там, где другие контр-трансферные чувства, как объектные так и нарциссические, как объективные так и субъективные, индуцируются пациентом для того, чтобы вновь и вновь повторять перенос, эти индуцированы взаимоотношениями на протяжении времени между пациентом и аналитиком, а не то чтобы именно пациентом.
В недавнем интервью Спотниц предложил следующие пояснения своих ранних представлений об анаклитическом контрпереносе:

В процессе разрешения сопротивления пациентов стало очевидным, что пациенты откликаются не только на объективный контрперенос: им нужно также что-то еще. Им нужен также новый эмоциональный опыт; им нужно переживать чувства, идущие от аналитика, в которых они нуждались от своих ранних фигур - матери, отца - которые они никогда не переживали как исходящие от ранней фигуры. Когда эти чувства вырабатываются у аналитика, они называются анаклитическим контрпереносом. Употребляться эти чувства должны для целей разрешения упорных сопротивлений.
Вот как аналитик узнает их в себе: После того как вы работали с пациентом пять или десять лет, и внезапно вы переживаете совершенно новые чувства к пациенту, есть шанс что эти новые чувства являются анаклитическим контрпереносом. Происходит нечто новое. Вы обнаруживаете, что если эти чувства сообщить каким бы то ни было способом пациенту, то пациент очень хорошо откликается - дает вам новую информацию, ведет себя иначе.
Иногда пациент скажет вам, что нуждается в новых чувствах; иногда вы только знаете, что после многих лет работы с пациентом вы переживаете чувства, которых у вас не было раньше в этих отношениях, и что они помогают пациенту.
Они могут быть и негативными, а не только позитивными; так или этак они помогают пациенту, который никогда не испытывал этих чувств раньше. Так или этак они могут существовать несмотря на, или наряду с переносом пациента, который может быть противоположного качества - негативный, когда ваш позитивен, или наоборот. Иногда в самом деле случается, что у нас есть позитивные чувства в качестве реакции на негативные чувства, которые есть у пациента по отношению к нам, и наоборот. И прекрасно - или это может быть прекрасно, если это те чувства, в которых пациент нуждался от своих родителей и не получил от них. Вот вам  и определение.
Итак: есть нечто крайне желательное для пациента; оно возникает только как результат большого количества работы между аналитиком и пациентом; и - оно должно использоваться для разрешения сопротивлений; нельзя позволить, чтобы оно создавало новое сопротивление. А это оно может, как может любое чувство. Эти чувства могут заставить аналитика действовать, сделать что-то для пациента или пациенту, вместо того чтобы использовать их таким образом, чтобы разрешить сопротивления пациента к тому, чтобы говорить все.
Вы используете их таким образом каждый раз когда пациент выдает сопротивление, повторяя одно и то же снова и снова, и не поддается ничему другому. Они часто вам скажут, когда. Они скажут: “Если вы не чувствуете, что вам не все равно, что со мной происходит, у меня не может быть никакого прогресса в анализе”, или: “Если вы не сможете по-настоящему меня ненавидеть - моя мать никогда меня не ненавидела - мне нужно чувствовать, что меня ненавидят ...”. Вот почему на это уходит так много времени. Пациенту нужно пробыть с вами пять или десять лет, прежде чем он узнает, что ему нужны эти чувства. И пять или десять лет работы с пациентом требуется аналитику, чтоб выработать эти чувства - и даже тогда они могут у него не выработаться.
Конечно, это в любом случае всегда ваша работа с любыми возникшими чувствами - вести себя терапевтично, помогать пациенту говорить все, выдавать прогрессивные сообщения. Неважно, откуда эти чувства пришли, если они могут быть использованы для того, чтобы разрешать сопротивления, то они терапевтичны; если нет, то нет. Если у вас нет этих чувств в конкретный момент, но они у вас в какое-то время были - так что вы знаете каковы они - тогда вы можете сказать пациенту, что он хотел бы, чтобы вы чувствовали вот те самые чувства. В этом случае вы используете когницию, что прекрасно, при условии, что оно разрешает сопротивление, но тогда это нельзя назвать анаклитическим контрпереносом, поскольку контрперенос — это, по определению, чувства.
Причина, по которой я только относительно недавно заинтересовался анаклитическим контрпереносом, после того как я годами исследовал и описывал индуцированный объективный контрперенос, это то, что конкретный пациент, с которым я работал в течение длительного времени, сказал мне о конкретном чувстве, которое было ему от меня нужно. У меня для этого пациента никогда такого чувства не было, во все то время что я с ним работал, поэтому я не верил, что такое чувство возникало у него в его прошлом. Затем я обнаружил что у меня это чувство таки есть, и что я могу использовать его, и это было очень эффективно. Я сильно удивился и растерялся, что же это такое. Оказалось, что это чувство, которого он никогда не мог добиться от своих матери и отца. Я задумался, как же оно у меня выработалось, и пришел к выводу, что оно у меня выработалось, потому что я работал с этим пациентом много лет. Оно выработалось просто потому, что я хотел его вылечить, и у меня появились чувства, которые необходимы, чтобы его вылечить. Я не знал, откуда эти чувства пришли - мы не всегда знаем, у нас не всегда есть все ответы, я просто знаю, что они приходят - иметь чувства для данного животного естественно по природе.

Спотниц (1983, 1985), Марголис (1978), Лигнер (1987) и Мидоу (1987) обсуждают это понятие. Лигнер и Мидоу в особенности приводят несколько примеров по его использования в терапии.
Консультируясь у Спотница, я попросила его связать два примера из моей собственной практики с его представлениями об анаклитическом переносе: О женщине, приведенной выше, для которой мой гнев вместо гнева ее матери оказался таким источником облегчения, он сказал, что это не пример; чувство явно присутствовало у матери и было сознательно известно пациентке. Это явно было терапевтично для пациентки, что я обошлась с этим чувством иначе, чем с ним обращалась ее мать, но само по себе чувство было просто объективно индуцированном контрпереносом.
Он подтвердил, однако, что следующий случай является примером анаклитического контрпереноса:
Ко времени описанной сессии эта пациентка и я проработали вместе более восьми лет. В течение примерно двух лет она часто пропускала сессии из-за командировок в другие города, или потому что у нее не было денег, чтобы оплачивать сессии. Каждый раз, когда у нее не было денег или она работала на выезд, она говорила мне, что она может позволить себе либо редкие сессии, либо никаких, пока она не вернется. Если я поднимала вопрос о возможности сессий по телефону, я говорила, что она их не может себе позволить по оплате или по времени - короче, нет ничего, что она могла бы сделать. Я соглашалась на это каждый раз; я думала, что прогрессирует некое сопротивление, и мне стоит просто подождать, чтобы пациентка почувствовала что ее понимают, и чтобы у меня было время изучить и понять, на что именно это сопротивление.
Затем однажды, когда она была в кабинете, у меня возникло внезапно чувство, что мне не следует больше просто терпеть, что я не хочу, чтобы она от меня уходила, что я не хочу, чтобы наши отношения становились более дистанцированными. Я начала переживать серию чувств, которых, как мне казалось, у меня не было никогда раньше, а если и были, то я их не осознавала. На основе этих новых чувств я сказала ей: “Нет. Я этого делать не буду. Вы не должны больше меня оставлять. Вы не можете больше меня оставлять, и я не позволю вам меня оставить. Мне не важно, через что нам обеим придется пройти, чтобы вы продолжали встречаться со мной каждую неделю, но все - я покончила с тем, что вы меня оставляете. Я больше не позволяю вам это делать”. Все это было сказано мною со всею силою чувств, которые эти слова продиктовали.
Эта сессия была поворотным пунктом в анализе пациентки, и в ее жизни тоже. Когда ей было около двенадцати лет, ее родители развелись, и пациентка предпочла жить со своим отцом, чувствуя, что ее мать хочет удержать только младшую сестру, а не ее. Мать ни разу не попросила ее остаться и не сказала, чтобы она осталась, а просто позволила ей жить с отцом, который обращался с ней дурно, пил и в целом был угрожающим и нестабильным. Она пережила глубокую боль, когда мать не попросила ее остаться.
Я предполагала вначале, что эти чувства во мне были индуцированы пациенткой, несмотря на то, что она никогда не упоминала, ни что ей хотелось бы, чтобы мать попросила ее остаться, ни что она как-то ощущала, что у ее матери на каком-то уровне были подобные чувства. Но подумав и проконсультировавшись, я пришла к ясному выводу. Не было никаких данных, ни в памяти пациентки, ни в ее переносе, ни в моем объективном контрпереносе на протяжении длительного курса лечения до того момента, что у ее матери когда бы то ни было были такие чувства. Они были не повторением, они были новым элементом, индуцированным в отношениях на данный момент перипетиями процессов переноса-контрпереноса на протяжении какого-то периода времени. Они были, короче, анаклитическим контрпереносом.
Изменение в анализе было очень глубоким. Каждый раз, когда пациентка уезжала в командировку, она еженедельно проводила со мной телефонную сессию. Если до обсуждаемого здесь обмена репликами пациентка пропускала сессии из-за болезней, когда требовалась госпитализация, теперь она никогда по такой причине сессии не пропускает - хотя она не была полностью излечена от соматизации на момент написания этой статьи. У нее всплыли воспоминания о крайне психологически болезненных переживаниях, которые были вытеснены со времен детства. У нее поднялись чувства, которые были вытесненными на протяжении большей части ее жизни. Мы вместе исследовали значение тех чувств, которые я выразила по отношению к ней. Она сказала, что пока я не сказала то, что сказала, она никогда не позволяла себе вспомнить, что ей хотелось, чтобы мать оставила ее у себя. И она сказала, что ее чувства по отношению к самой себе и по отношению к анализу изменились к лучшему в тот момент, и по моему мнению, хотя нам еще, конечно, предстоит долго работать, какие-то из патологических или незрелых защит, принесенных на терапию, были излечены анаклитическими чувствами и тем, что я сообщила эти чувства ей.

Контр-трансферное сопротивление.
Среди различий, проводимых Спотницем (1969, 1985) в рассматриваемой главе, одно из наиболее важных для теории техник было различие междуконтр-трансферомиконтр-трансферным сопротивлением.Первый термин относится кчувствам или аффектам,воспринимаемым и испытываемым аналитиком как реакция на пациента; второе есть обозначение для любого резистентногоповедения,спровоцированного контрпереносом: любая интервенция или отсутствие интервенции, которая ставит своей целью что-нибудь иное, помимо анализа сопротивления пациента. Марголис (1978) добавляет:

По сути, контр-трансферное сопротивление можно проследить до нежелания аналитика переживать, или выдерживать не выражая, контр-трансферные чувства. ... Когда оно принимает свою наименее беззастенчивую форму, аналитик остается вне связи со своими контр-трансферными чувствами. В результате он не замечает эмоционального состояния пациента и не способен распознать трансферное сопротивление, которое требует разрешения. Когда оно принимает свою наиболее деструктивную форму, аналитик бывает охвачен собственными контр-трансферными реакциями и отбрасывает всякую способность справляться с сопротивлением пациента терапевтичным образом.

В примере, который я собираюсь привести, мои чувства как реакция на моего нападающего на себя пациента - отвращение и желание от него избавиться - были контрпереносом; поведение, которое они спровоцировали когда возникли в первый раз, несвоевременная интервенция, в результате которой я от него избавилась, были явно контр-трансферным сопротивлением.
Контр-трансферное сопротивление может быть спровоцировано как позитивными, так и негативными чувствами, объектным контрпереносом, так же как нарциссическим контрпереносом, объективным или же субъективным контрпереносом и анаклитическим контрпереносом.
Пример контр-трансферного сопротивления, которое имело место беспощадно на протяжении многих месяцев, был во мне создан объективно индуцированным нарциссическим контрпереносом. Этот неприятный эпизод позволил мне многое понять в нарциссическом переносе и контрпереносе, который он индуцирует, и в контр-трансферных сопротивлениях, которые могут быть вызваны им.
Мужчина сорока шести лет, гомосексуалист с паранояльно-шизофреническими защитами, провел первые два года терапии с минимальными контактами со мной, обращаясь со мной скорее так, будто я не существую, или как будто я часть его (оба паттерна типичны для нарциссического переноса). Когда он общался со мной так, будто я не существую, говоря рассеянно о людях и событиях как присутствующих, так и отсутствующих, происходящих за пределами анализа, я чувствовала себя отодвинутой от него, часто была занята мыслями и чувствами, не имеющими никакой явной связи с пациентом (типично для нарциссического контрпереноса).
Когда он общался со мной так будто я являюсь частью его, он говорил иной раз что его прежние терапевты не понимали его так хорошо как я; на вопрос чем я от них отличаюсь, он просто говорил, что я знаю, что он имеет в виду. Один раз, когда он говорил о том, что ищет другую работу, потому что на теперешней работе ему недостаточно платят, я спросила, сколько часов он работает сейчас и какая у него сейчас зарплата; его ответ был: “Вы правы. Надо попросить прибавки, прежде чем я решу уйти”.
На третий год лечения, он вступал со мной в контакт чаще, рассказывая мне некоторую часть истории своей жизни; время от времени он рассказывал что у него бывают чудовищные мысли обо мне на протяжении недели. Когда его попросили вербализовать их он сообщил что иногда ему хотелось бы меня убить, отрезать мои груди ножом, изрубить меня на кусочки и съесть меня. Эти утверждения делались без всякого или почти без всякого аффекта, и он немедленно диссоциировался от них путем нарциссического переноса. То есть он говорил, что я вкладываю эти мысли ему в голову, хотя он был не уверен, как я это делаю.
К середине третьего года при некоторых успехах в терапии жизнь пациента стала более конструктивной и удовлетворяющей его, и в анализе он давал прогрессивные коммуникации, говоря относительно свободно и с чувством о своем детстве, о своих чувства, своих снах, своей новой работе, своих друзьях. Однако любые эмоционально нагруженные мысли обо мне были все еще далеко от кабинета и сообщались без аффекта.
Он начал говорить о чувстве одиночества. У него бывали только мимолетные сексуальные контакты с незнакомыми людьми или “съемными мальчиками”, которым он платил за секс (эти события происходили до возникновения проблемы СПИДа). Он довольно много говорил о своем интересе к этим мальчикам. Он говорил, что он знает, что я их не одобряю, но что они ему нравятся. Им платят за любовь, поэтому нет необходимости доверять им; с ними можно повидаться всегда, когда хочется, просто позвонив и предложив им деньги; они придут к вам на дом и не придется чувствовать себя одиноко; никаких настоящих отношений с ними не бывает. Когда я спрашивала его почему я их не одобряю он говорил, что никто их не одобряет, или что он знает, что я думаю, что ему следует иметь настоящие отношения с человеком, с которым он мог бы жить, разговаривать и делиться (коммуникация из нарциссического переноса о желаниях, которые у него есть, иметь такого рода отношения; они отрицаются и проецируются на меня, его второе я, потому что он боится таких отношений).
Наконец этот человек объявил, что он влюбился в одного из своих мальчиков и берет его к себе в дом. Молодой человек был опасен и неуравновешен, не имел никакого контроля за импульсивным поведением; он приходил и уходил в любое время и принимал наркотики. У пациента возникали буйные припадки ярости и сильные импульсы убить этого молодого человека. Но он также говорил полным чувств голосом об удовольствиях, которые он получает он него - что они едят вместе, спят обнявшись, вместе принимают ванну.
Пациент также сообщил, что он все время очень расстроен, совсем запутался и очень амбивалентен по поводу того, сможет ли он вытерпеть свои чувства. Он боялся, что он забьет этого парня до смерти; он боялся, что он отдаст ему все свои деньги, и тогда молодой человек его покинет, а он говорил что все о чем он может он думать, это его парень; он хотел только быть с ним.
Я чувствовала себя несчастной - запутавшейся, несчастливой, сердитой и напуганной. Я чувствовала, что я не могу осмысленно рассуждать, не знаю, что делать или как исследовать ситуацию. Все эти чувства являлись достаточно типичным нарциссическим контрпереносом; когда я перестала функционировать как аналитик и сказала своему пациенту, чтобы он избавился от этого мальчика, я перешла в состояние активного нарциссического контр-трансферного сопротивления. Эта коммуникация заставила моего пациента почувствовать очень сильное возбуждение и тревогу и вернуться к более ранним фобическим паттернам, например, без конца проверять плиту. Он начал часто звонить мне по телефону между сессиями. Он не знает, чего он хочет; просто он чувствует себя ужасно, чувствует себя сумасшедшим и запутавшимся. После этих звонков я чувствовала себя ужасно, чувствовала себя сумасшедшей и запутавшейся. Я подумала о том, чтобы прекратить его лечение, но поняла, что этого я не хочу.
Наконец я смогла задать себе вопрос, что происходит, и что не дает мне нормально функционировать с этим пациентом. Я начала просматривать в уме сессии предыдущих месяцев. Я осознала, что в коммуникациях пациента, в его чувствах удовольствия и ярости с этим мальчиком есть сходство с удовольствиями и вспышками младенческой ярости между младенцем и матерью. Я также увидела наконец, что коммуникации пациента о съемных мальчиках вообще были отрицающими трансферными коммуникациями (что вы им платите и что вы можете позвонить им в любое время были самые очевидные из присутствующих сигналов). Отношения с мальчиком явно было отыгрывание трансферного сопротивления было ясно, что я сопротивлялась тому, чтобы знать эти вещи; поэтому я спросила себя, чему же конкретно я сопротивляюсь. Ответ был, тому чтобы все эти интенсивные эмоции любви и ненависти были направлены на меня в аналитической ситуации - когда мы одни вдвоем в комнате - достаточно распространенное сопротивление, когда мы работаем с пациентами, чьи трудности происходят из таких примитивных стадий, когда влечения находятся едва под контролем, и то не всегда. Итак, я увидела и поняла сопротивление пациента, когда поняла свое собственное. Он и я могли терпеть то, что у него есть все эти чувства, на расстоянии; но ему было очень страшно, что эти чувства появятся у него, когда он со мной в кабинете. Мое сопротивление было реакцией на его сопротивление - у меня был такой же ужас. Это, конечно, обыденное явление - что индуцированное сопротивление аналитика является таким же, в смысле ответным, как и у пациента.
Как только я восприняла те доказательства, которые я теперь могла видеть, я вновь смогла функционировать на его сессиях. Я спросила его, чем же я такая плохая, что он предпочитает мне съемного мальчика. Он засмеялся и сказал, что я ничем не плохая, просто дело в том, что я женщина. Я спросила, что такого в том, что я женщина, что заставляет его предпочитать мальчика. Он сказал, что он не понимает почему я это спрашиваю, я же знаю что он не любит женщин. Я спросила его, а что не так с женщинами. Он начал тревожиться и сказал, что не хочет говорить об этом. Когда я продолжала эту линию вопросов, он впал в большую тревогу. Наконец я спросила, почему я не могу есть с ним, купать его и спать обнявшись с ним. Он ответил криком: “Вы женщина! Он нравится мне потому, что у него большой пенис. У вас нет. У вас груди. Я их ненавижу! Я хочу уйти отсюда прямо сейчас, я хочу бросить вас на пол, воткнуть в вас свой пенис и убить вас!”. После этой вспышки он на короткое время замолчал, а потом спокойно сказал, что он собирается сказать съемному мальчику, чтобы тот съехал. Он потратил остаток сессии, говоря об этом, и на протяжении следующей недели он действительно избавился от мальчика.
В последующие недели мощные чувства желания и ярости по отношению ко мне прогрессивно подходили ближе. Когда пациент стал более уверен, что я способна выдержать чувства зависимости, ненависти, ярости, фрустрации, он стал храбрее, более способен чувствовать их и говорить о них мне. Сначала он рассказал сон, в котором он и я были в объятиях друг друга, причем я держала его со спины. Он сообщил, что я протянула руку и отрезала его поднявшийся пенис ножом, и что он проснулся с плачем. На следующей неделе он сказал, что когда он был в метро по пути на сессию, у него появилась фантазия, что он сосет мою грудь и в конце концов откусывает ее совсем. И на следующей неделе он рассказал, что перед сессией у него была престранная мысль, что он хотел бы засунуть свой пенис силой мне в рот. Он выразил озабоченность, что когда я открою дверь приемной, я испугаюсь, думая, что он стоит там, готовый на меня бросится.
Хотя не всегда приятно было слышать некоторые из вещей, которые этому пациенту нужно было мне сказать, до наступления следующей стадии и прихода следующего сопротивления, и следующего контр-трансферного сопротивления, возможность вольно чувствовать, которая была у нас обоих, казалась большим освобождением.

Заключение.
То, о чем когда-то, возможно, думали, как о “современной аналитической” точке зрения на контрперенос, теперь в основных своих чертах принято почти всей психоаналитической сферой. Это не значит, что достигнуто некое единство; но список аналитиков и школ, которые используют объективный контрперенос, вместо того чтобы просто провозглашать ему анафему, включает большинство современных практикующих аналитиков.
Спотниц и его коллеги сказали следующее: Контр-трансферные реакции аналитика можно подразделить на субъективные и объективные реакции. Объективный контрперенос имеет большую ценность как источник информации о текущем состоянии пациента и его или ее истории, при условии, что аналитик его выдерживает и не предпринимает на его основании никаких действий. Когда аналитик, обученный и имеющий практику в их использовании, приходит к суждению, что интервенция, поддерживаемая этими чувствами, разрешит какое-то сопротивление, эти чувства должны присутствовать, чтобы придать интервенции эмоциональную подлинность, которая необходима, чтобы она была эффективна.
В совсем последнее время было обнаружено, что определенные чувства, которые индуцируются у аналитика не повторением, а длительными отношениями переноса/контрпереноса, обеспечивают аналитика аффективными ресурсами, при помощи которых аналитик может предоставить необходимое, но не встретившееся пациенту эмоциональное переживание; эти чувства называютсяанаклитический контрперенос.
На стадии завершения лечения разумно отмеренная доза контр-трансферных чувств может обеспечить пациента иммунитетом против возвращения дезадаптивных повторяющихся паттернов, которые исходно вынудили пациента обратиться за помощью. Такая интервенция называетсятоксоидная реакция.
Все эти виды контрпереноса могут, однако, как и любые другие чувства, провоцировать сопротивления у аналитика в любое время; может случиться так, что аналитик начнет действовать на их основании, вместо того чтобы выдерживать их. Это контр-трансферное сопротивление есть явление, которого следует остерегаться. Контрперенос следует анализировать с тем, чтобы могли делаться терапевтические суждения по поводу использования тех чувств, на которые появилось сопротивление.
Анаклитический контрперенос при разрешении сопротивлений

Эвелин Дж. Лигнер​ / Evelyn Liegner

Эвелин Дж. Лигнер / Evelyn Liegner
